— Вовсе нет. Я считаю эту точку зрения весьма благородной. Гренвилл взглянул на Норриса.

— А вы?

— Я полностью согласен с доводами аболиционистов, — заверил Норрис. — Однако о господине Гаррисоне говорят нечто настораживающее. Владелец одной лавки сказал нам…

— Владелец лавки? Вот уж действительно надежный источник!

— Он сказал, что господин Гаррисон часто появляется на улице поздно вечером и украдкой передвигается по

Маячному холму.

— А ведь я тоже частенько выхожу на улицу поздно вечером, когда во мне нуждаются пациенты. Возможно, кто-то считает, что и я передвигаюсь украдкой.

— Но господин Гаррисон не врач. По какой причине он выходит на улицу в такое позднее время? Похоже, на

Желудевую улицу нечасто заглядывают обитатели ближайших кварталов. Говорят, по ночам оттуда доносится зловещее пение, а в прошлом месяце там на мостовой обнаружили кровавые пятна. Все это глубоко взволновало окрестных жителей, однако, когда те пожаловались Ночной страже, констебль Лайонс воздержался от дознания.

Что особенно странно, он отдал Ночной страже приказ и вовсе избегать Желудевой улицы.

— Кто вам это рассказал?

— Владелец лавки.

— Господин Маршалл, подумайте о том, кому вы верите.

— Мы бы сомневались гораздо больше, — вмешался Венделл, — однако из дома вышел еще один очень знакомый человек. Сам констебль Лайонс.

Впервые за всю беседу потрясенный доктор Гренвилл замолчал. Он изумленно уставился на молодых людей.

— Этому дому и тому, что в нем происходит, покровительствуют очень влиятельные люди, — заметил Норрис.

Вдруг Гренвилл рассмеялся:

— Господин Маршалл, а вы понимаете, что только благодаря констеблю Лайонсу вы не оказались под стражей?

Его коллега, этот болван господин Пратт уже готов был арестовать вас, но Лайонс помешал ему. Даже несмотря на все слухи и наушничество, направленные против вас, Лайонс оставался на вашей стороне.

— Вы это верно знаете?

— Он сам сказал мне. На него давят со всех сторон — публика, пресса… Все вопят, что нужен арест, нужно взять под стражу хоть кого-нибудь. Он прекрасно знает, что господин Пратт жаждет получить его должность, но Лайонс не станет торопиться. Во всяком случае, без доказательств.

— Я об этом не подозревал, сэр, — тихо признался Н0ррис.

— Если хотите оставаться на свободе, не советую восстанавливать против себя собственных защитников.

— Но, доктор Гренвилл, — снова вмешался Венделл, — очень много вопросов остается без ответов. Почему они встречаются в таком скромном месте? Зачем людям столь разных занятий собираться вместе в столь поздний час?

И наконец, здание само по себе вызывает интерес, или, скорее, одна из его частей.

Венделл взглянул на Норриса, и тот вынул из кармана сложенный лист бумаги.

— Что это? — спросил Гренвилл.

— Эти символы высечены в гранитной перемычке над дверью, — сообщил Норрис. Он передал листок Гренвиллу.

— Я вернулся к дому нынче утром, чтобы рассмотреть их при свете дня. Вы видите двух глядящих друг на друга пеликанов. А между ними — крест.

— В нашем городе на многих домах можно обнаружить кресты.

— Это необычный крест, — возразил Венделл. — В центре креста — роза. Это не папистский символ. Это крест розенкрейцеров.

Гренвилл неожиданно смял листок.

— Глупости. Вы охотитесь на призраков.

— Розенкрейцеры существуют в действительности. Это общество окружено такой тайной что его члены никому не известны. И у нас, и в Вашингтоне поговаривают, что они приобретают все больше влияния. Что они увлекаются жертвоприношением. И что среди их жертв были дети, чья невинная кровь проливалась во время таинственных ритуалов. Похоже, в центре этой загадочной истории — ребенок, которого оберегает Роза Коннелли. Мы полагали, что малышку разыскивает ее отец. А теперь стали свидетелями тайного сборища на Желудевой улице. И слышали разговоры о кровавых следах на мостовой. А потому задумались — что, если в данном случае действует совсем другой мотив?

— Принесение в жертву ребенка? — Гренвилл бросил рисунок в огонь. — В самом деле, господин Маршалл, это неубедительное доказательство. После Рождества, когда я встречусь с опекунами, для вашей защиты мне понадобится нечто более основательное. Как отстоять ваше учение в колледже, если мой единственный довод — нелепая теория о заговоре, выдуманная девицей, которую я ни разу не видел? Девицы, которая отказывается встречаться со мной?

— Сэр, она доверяет очень немногим. А теперь, когда мы видели констебля Лайонса на Желудевой улице, и вовсе никому не верит.

— Где она? Кто ее укрывает?

Норрис медлил — он смущался признаться в постыдном обстоятельстве, что он, неженатый мужчина, позволил девице спать всего лишь в метре от его собственной постели. А потому был рад учтивому вмешательству

Венделла:

— Сэр, мы нашли для нее жилье. Уверяю вас, она в надежном месте.

— А младенец? Если ребенок оказался в такой опасности, можете ли вы гарантировать его защиту?

Норрис и Венделл обменялись взглядами. Благополучие малышки Мегги и в самом деле сильно беспокоило их обоих.

— Она тоже надежно спрятана, сэр, — ответил Венделл.

— И в каких условиях она находится?

— Признаю, они далеки от совершенства. Она сыта, и о ней заботятся, но место там достаточно грязное.

— Тогда, джентльмены, приносите ее сюда. Мне бы хотелось взглянуть на ребенка, к которому все так настойчиво стремятся. Уверяю вас, здесь, в семье, которая больше всех печется о здоровье, она будет в безопасности.

Норрис и Венделл снова переглянулись. Разве можно сомневаться в том, что здесь Мегги будет куда лучше, чем и грязной лачуге Хепзибы?

— Роза никогда не простит, если мы примем такое решение без нее, — проговорил Норрис. — Она больше всех тревожится о ребенке. Ей и решать.

— Вы наделяете семнадцатилетнюю девушку слишком большой властью.

— Пусть ей всего семнадцать, сэр, но она заслуживает уважения. Ведь, несмотря на все трудности, Роза выжила сама и сумела поддержать племянницу.

— Вы станете рисковать жизнью ребенка, доверяя ее суждениям?

— Да. Стану.

— Тогда, господни Маршалл, ваша собственная рассудительность вызывает у меня сомнения. Нельзя доверять простой девице, когда дело касается такой серьезной ответственности!

Стук в дверь заставил всех троих обернуться. В комнату вошла обеспокоенная Элиза Лакауэй.

— Олдос, у вас ничего не случилось?

— Heт, нет. — Гренвилл тяжело вздохнул. — Просто у нас завязался горячий спор.

— Тебя слышно наверху, именно поэтому я и спустилась. Чарлз проснулся и будет очень счастлив увидеть друзей. — Она взглянула на Венделла и Норриса. — Он хотел убедиться, что вы не уйдете, не поговорив с ним.

— У нас и в мыслях такого не было, — возразил Венделл. — Мы очень надеялись, что ему захочется увидеть гостей.

— Он отчаянно нуждается в гостях.

— Идите. — Гренвилл бесцеремонно махнул рукой, выпроваживая молодых людей из комнаты. — Наша беседа окончена.

Грубое прощание брата с гостями заставило Элизу поморщиться, но, провожая Норриса и Венделла из гостиной на лестницу, она воздержалась от пояснений. Вместо этого Элиза стала говорить о Чарлзе.

— Он хотел спуститься вниз, чтобы увидеть вас, — сообщила госпожа Лакауэй, — но я настояла на том, что он должен остаться в постели, поскольку еще плохо держится на ногах. Чарлз едва начал выздоравливать и еще слишком слаб.

Они добрались до самой верхней ступеньки, и Норрис в очередной раз взглянул на портреты Гренвиллов, висевшие в коридоре второго этажа, окинул взором галерею картин, изображавших людей как молодых, так и старых, как мужчин, так и женщин. На одном из полотен он узнал Чарлза — юноша стоял у письменного стола в щеголеватом костюме. Его левый локоть с небрежным изяществом опирался на стопку книг, а кисть руки, та самая кисть, которой больше нет, спадала на кожаные корешки.

— А вот и твои друзья, мой дорогой, — объявила Элиза.